Диверсия [= Федеральное дело] - Андрей Ильин

Мешки под роспись принимали сортировщики. Они сравнивали вес посылки с указанным в сопроводительном документе и осматривали пломбы. Если все оказывалось в порядке, они вскрывали мешки, сортировали и передавали их содержимое, предварительно разделив на семь равных частей, копировщикам.

Копировщики раскладывали, разглаживали и сканировали каждый лист, делая в правом верхнем углу соответствующую пометку. Копировщики работали круглосуточно, сменяя друг друга через каждые четыре часа. И все равно не успевали справиться с печатным потоком, каждый день вываливающимся из багажного отсека самолета.

Работу копировщиков перепроверяли операторы, обслуживающие вычислительную технику. Они отсматривали на экранах мониторов сканированные файлы и либо принимали их, либо браковали, заставляя копировщиков переделать некачественную работу.

Все остальное делала машина. Со скоростью в несколько миллионов знаков в секунду она «пролистывала» отсканированные страницы, отмечала и заносила в базу данных все имена и фамилии, предварительно занесенные в память, все имена и фамилии, стоявшие в тексте близко к этим фамилиям, и все имена и фамилии, упоминавшиеся в контексте перечислений должностей и должностных обязанностей.

Фамилии просто рядовых граждан, обратившихся в газету с жалобами, или фамилии граждан, упоминавшихся в разделах происшествий и объявлений, не фиксировались и память машины бесполезной информацией не засоряли.

Несколько отдельно работавших компьютеров обслуживали литературу, напечатанную на национальных языках.

Таким образом из сотен миллионов напечатанных и сканированных слов выуживались тысячи единственно нужных.

Нужных Аналитику.

Через месяц компьютер выдал три десятка имен.

— Я сделал свое дело. Следующий ход ваш, — сказал Аналитик.

— Что с меня требуется на этот раз? — спросил Президент.

Аналитик положил на стол лист бумаги с распечатанным списком фамилий.

— Об этих людях мне необходимо знать все. Место и обстоятельства рождения, характеры родителей, детские привычки и болезни, образование и образ жизни в период учебы, этапы карьеры и имена непосредственных их начальников.

— Это может помочь делу?

— Это может решить исход дела.

Аналитик был все более и более симпатичен Президенту. Как человек. Своим стилем работы, конкретностью, умением единственно верно формулировать вопросы и способностью их нестандартно разрешать.

Аналитик все менее нравился Президенту. Как должностному лицу. С каждой новой неделей он наваливал на него все новые проблемы, которые надо было решать. Решать неофициальным или полуофициальным путем, чтобы не растревожить гидру конгресса и жаждущих политической крови журналистов. Его помощники уже не знали, как формулировать задания государственным службам, чтобы ни они, ни кто-либо другой не могли догадаться об их истинном смысле. Аналитик своей бурной деятельностью сильно усложнил жизнь Президенту и его доверенному окружению.

— Хорошо, оставьте список. Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

Глава 25

— Здравствуйте! Я специальный корреспондент газеты «Комсомольская правда», — говорил незнакомец и ставил на край стола непочатую бутылку водки.

— Это вы ко мне? — искренне удивлялся человек.

— Именно к вам.

— Я вроде из комсомольского возраста вышел. Давненько.

— Нет. Дело не в вас. И не во мне. В гораздо большем. Наша газета собирает биографии современных политических деятелей. Но нам мало анкетных данных и официальных бюллетеней. Они сухи и неинтересны нашему читателю. За ними совершенно не видно человека. С его эмоциями, страстями, сомнениями. Вы понимаете меня?

— Чего ж не понять. Не чурбак деревянный. Понимаю.

— В детстве вы были знакомы…

— С Петром, что ли?

— С Петром Ивановичем.

— Был. Знаком.

— Мне бы хотелось узнать подробности его жизни. Быт. Привычки. Интересные случаи.

— Какие случаи. Жили себе да жили. Ничего такого особого не делали. На танцульки бегали. Девок щупали. Самогонку пили. Как все.

— Вот-вот, именно эти живые подробности жизни известного теперь политического деятеля более всего интересны читателю. Он не желает видеть парадный, при всех регалиях портрет общественного деятеля. Он желает видеть человека. Со всеми его достоинствами и недостатками.

— С какими недостатками? Как был Петька балабоном, так, видать, и остался… Ты извини, парень, но я человек простой и финтить не люблю. Что думаю, то и говорю. Особенно когда злой. А злой я, когда трезвый. Как сейчас.

Понятливый журналист раскупоривал водку.

— Короче, пиши так. Я знал Петра с самого детства. Вот с такого, — показал друг детства ладонью от пола, — сопливого возраста. И был он, я тебе честно доложу, последним в нашей деревне раздолбаем. После меня…

Другой журналист, совсем в другой области, брал другое интервью.

— Ну что я могу сказать, нормальный он был парень. Хороший, честный, работящий. Как субботник или еще какое общественное мероприятие — он в первых рядах. И не организатором, а в самой гуще. На самых трудных участках.

Еще книги любил читать. Толстого, Достоевского. Биографии великих людей. Другие там в пивную или на танцульки, а он в библиотеку. Приобщаться к первоисточникам мирового культурного наследия. И нам в общежитии книжки читал, вслух. Сядет вот так вот на койку — и читает, и читает. Таким мы его и запомнили — заводилой и вожаком…

Совершенно бестолковая информация.

В отличие от той, что давали врачи, медсестры, учителя и бывшие участковые инспектора.

— Болезненный он был. С самого младенчества. Его ведь когда мать рожала, он чуть не погиб. Его пуповиной по шейке перехлестнуло, он и задохся. Еле отходили. Лет до пяти все боялись, что у него из-за этого что-нибудь с головой случилось. Да и болел он часто. Ни одна болячка его не обошла. Но потом глядим — вроде ничего, вроде нормальный ребенок. Как все. Бойкий. Правда, когда в школу пошел, попервости ему трудно было. Но потом втянулся…

— Ванька-то? Непростой был ребенок. Если не сказать больше. Вы уж извините, что я так о нем. Но что было, то было. Из памяти не выкинешь. Намучились мы с ним. То в туалете мальчишкам сигарет раздаст и покажет, как курить надо. То пионервожатую матом обругает. Известное дело, воспитание-то у него какое было. Простое воспитание. От старших братьев и от их дружков. Вот он и нахватался. А уж драчуном был — не приведи Господь. Ни одной потасовки не пропускал…

— Это точно. Драчун. Я его однажды даже чуть в спецуру, ну то есть в спецшколу для малолетних правонарушителей, тогда были такие, не определил.

Сильно он тогда одного мальчишку избил. За мелочь. Денег ему на кино не хватило, вот и пошел трясти карманы. Да не рассчитал. Ну я, грешным делом, осерчал. Все, думаю, хватит ему безобразить на моем участке. И в документах все как положено отобразил. Осталось только начальству передать. Так, спасибо, директорша школы, царство ей небесное, с мамашей его прибежали и уговорили с этим делом обождать. Вдруг, мол, образумится. Хотя я тогда в это, честно говоря, не верил. И ведь чуть не засадил по малолетству… А оно вон как обернулось. Кто же мог подумать, что он в такие большие люди выйдет…

— Нет. Он тихий был, Сережа. Даже какой-то уж слишком тихий. Сам себе на уме. Родители-то у него были не чета прочим. Образованные, при должностях. Оттого он, наверное, особнячком держался. Как-то так всегда чуть в стороне. И друзей близких никогда не имел. Товарищей — много. А друзей — ни одного. У него ведь даже дома никто не бывал. Ни разу. Даже когда он болел. Просто не ходили. Не принято было почему-то. Он ходил. А к нему — нет. Тогда это воспринимали нормально. Привыкли, наверное. А теперь вот думаю, что странно это. Ненормально как-то. Десять лет в одном классе учиться и ни разу к себе не пригласить.

Да и другие странности были. В классе шестом, помню, пропали из учительской деньги. Небольшие, но факт был неприятный. А потом случайно одного парнишку в воровстве уличили. Но это уж потом было, через несколько месяцев. И он, когда с ним говорить стали, признался, что его этому Сережа научил. И даже показал, где деньги в учительской лежат. Вроде как за то, чтобы он отдал ему какую-то часть. Я уж и не помню, какую. Вот только Сережа от всего отказался. И отец его в школу приходил, и мать. Говорили, зачем ему чужие деньги, когда своих хватает. И действительно хватало. Он ведь благополучным рос. Отказа ни в чем не знал. Вот мы тогда и засомневались. Да и доказательств никаких не было. В общем, мальчика того в детприемник отправили. А Сережа так и учился, пока родители его не переехали.

Только, знаете, дети после того случая как-то с ним по-другому стали общаться. Как-то сторониться. Вот я и думаю сейчас: может, все-таки что-то было такое, чего мы не углядели? Дети, они хорошо это чувствуют. Да и знают гораздо больше, чем учителя…